ИХ везли в товарном вагоне, битком набитом пленными. Можно было только стоять. Если кто-то падал, то уже не поднимался. Пространство над ним смыкалось. Только через три дня вагон открыли, трупы заставили вынести тем, кто еще держался на ногах. И первый раз дали поесть… соленой селедки. Голодные, изможденные люди, не думая о том, что эта еда погубит их, накинулись на рыбу. Ивану тоже достался хвост селедки. Голодный желудок свело, как судорогой.

Через час начала мучить жажда. Вернее, она мучила все это время. Но после соленой еды все нутро горело огнем, язык стал каменным и не ворочался. Кто-то попытался хлебнуть собственную мочу. За ним последовали остальные. В помутненном сознании билась только одна мысль: пить. Иван потерял счет времени.

Сколько их везли – несколько дней или неделю – он не знал. После той первой остановки в вагоне стало свободнее: живые лежали на мертвых. Есть поданную еду было невозможно, но Иван себя заставил взять жменю отварных картофельных очисток и проглотить. На какой-то по счету день вагон открыли, кто мог еще передвигаться – вышел сам, поддерживая совсем слабых. А тех, кому уже все было безразлично, скинули в кучу и оставили умирать.

Ивану только исполнилось двадцать пять, и он, благодаря молодости и крестьянской закалке, смог подняться и выйти из вагона. Мелькнула даже слабая мысль, что ад закончился. Светило яркое летнее солнце, легкий ветерок шелестел зеленой листвой выживших в огне деревьев, а на земле блестели лужи воды. Он жадно припал к воде, пытаясь утолить жажду, за ним последовали другие, но подбежавшие изверги стали бить их прикладами. Рядом раздалась лающая команда: «Шнель! Шнель!» – и людей снова погнали вперед.

Когда начало темнеть и зашли в какой-то населенный пункт, в толпу полетели куски хлеба и картофель. Издали доносилась украинская речь. «Значит, мы еще на своей земле и сердобольные украинцы пытаются поддержать нас», - мелькнула мысль. Если бы были силы, можно бы попробовать бежать. Но сил не было.

Ночью они подошли к ограждению, в несколько рядов обтянутому колючей проволокой. Загнали их, как скот, и железные ворота закрылись. Изможденные люди попадали прямо в пыль, радуясь этой первой возможности лечь. Только успели забыться коротким тяжелым сном, как снова резкая команда:

- Руссишь, арбайтен! - Им дали лопаты, они должны были копать яму для мертвых. Рядом с Иваном трудился мужчина среднего роста. Он тяжело дышал, старался беречь силы. Тех, кто не мог работать, добивали прикладами прямо здесь же. Мужчина оглянулся на Ивана, шепотом спросил:

- Звидки будешь? Я з пид Киева…

Все столько времени двигались и ехали безликой массой, что соскучились по простой человеческой речи.

- А я з Кубани. Так мы ж земляки.

Соседа звали Петром. Оказывается, они вместе еще под Киевом попали в окружение.

- Ты держись поближе ко мне, - обратился Петро к товарищу по несчастью, - вдвоем легче выжить.

Тот кивнул и продолжал работать. Когда их вели в лагерь, незаметно шепнул:

- Як стемние, приходь! Побалакать надо.

Вечером им принесли какую-то похлебку: вонючая смесь из гнилой картошки и отрубей. Чтоб как-то выживать, Иван проглотил жменю. Поставили и бочку с водой. Как и прошлой ночью, люди падали на землю, кто где. Иван старался держать Петра в поле зрения. Переговариваться было запрещено. Фашисты, сразу подозревая сговор, расправлялись тут же. Только глубокой ночью, когда все спали, Иван разыскал Петра.

- Давай знакомиться з обстановкой. Коли часови меняются, до местности придывляйся.

Засыпал Иван с маленькой надеждой в сердце: может удастся бежать.

Прошло около месяца. Петро оказался хорошим разведчиком. Они уже знали, что лучше находиться в середине толпы: есть возможность остаться незамеченным. Пленных каждый день водили на работу: то расчищать после взрывов завалы, то рыть траншеи. Часто копали ямы под могилы. Дорога каждый раз была разная, и они присматривались, где лучше можно скрыться.

В тот вечер они возвращались поздно. Вдруг сзади раздались шум и стрельба. Никто не знал, что случилось, но было ясно: произошло что-то из ряда вон. По толпе прошел слух:

- Кто-то пытался бежать…

Слышалась резкая немецкая речь, стреляли из автоматов. Пленных остановили. Стоящий рядом немец на ломаном русском объяснил: «Кто бежать – пах-пах!» Для убедительности дал очередь из автомата.

Все стояли молча. Каждый хотел выжить. Так уж устроен человек: даже в нечеловеческих условиях вынашивает надежду на спасение. Когда часть охраны вернулась, пленных повели в лагерь. Но есть не дали. Толкая прикладами, приказали построиться. Уставшие, голодные, люди молча становились в шеренгу. Чувствовали что-то недоброе.

Подошел немец и, тыкая пальцем в каждого, начал счет:

- Айн, цвай, драй…цейн…- Каждый десятый должен был выйти вперед. Кто не понимал или отказывался понимать – «объясняли» прикладом. Остальные с ужасом наблюдали за происходящим. Свет прожектора слабо освещал лица. Иван оказался третьим по счету. Еще не придя в себя от ужаса, вдруг заметил удаляющуюся широкую спину Петра, которого подгоняли прикладом. Иван оглянулся назад в надежде увидеть знакомое лицо: может, со страху померещилось? Но тут заложников развернули, и он явственно увидел лицо Петра с отрешенным взглядом. Всем было ясно, что это конец.

Иван обреченно смотрел на своего товарища, не в силах чем-то помочь. Раздалась короткая команда, очередь, и заложники упали на землю. Ужас парализовал толпу. Ночью Иван не в состоянии был уснуть. Перед глазами стояло лицо Петра. Если умирать, то уж лучше побыстрее. Ночами лежал без сна, вспоминая мать, дом в станице, детство.

А детство выдалось тяжелым. После смерти отца на полях гражданской войны дед Дмитрий переселил их с матерью, братиком Васей и сестричкой Таней в какой-то пустующий дом. Из рассказов матери Ваня знал, как от голода умерли сестра и братик. У них не было своего хозяйства, только маленький огородик. Картошку, что им дал дядька Захар, съели, а обрезки с малюсенькими отростками посадили. А когда эта чахлая картошка только завязалась, Ваня вырывал ее тайком от матери, бросал в костер и съедал полусырую. Сколько он помнил себя, страшно хотелось есть. Мать работала в наймах. Платили ей продуктами, но они были рады и этому. А когда дядьку Захара увезли, стало еще хуже. Надеяться стало не на кого.

Крестьянские дети рано взрослели: лет с восьми он пас чью-то худобу, зарабатывая себе кусок хлеба или кружку молока. Летом жизнь была привольней. На чужих огородах и баштанах всегда можно было поживиться огурцами и кабаками, а в саду яблоками и сливами. В школу пацаненок ходил в холщовых штанах, покрашенных бузиной, но всегда чистый и опрятный.

Самое счастливое время для Ивана наступило, когда призвали на срочную службу. Попал в кавалерию: казачья стихия. Потомственный казак, он с детства лихо скакал на коне, был прекрасным наездником. Иван помнил рассказы матери о джигитовках, какие акробатические номера показывали его дядьки Кияшко...

Как-то ему приснилась мать. Она стояла на развилке дороги и звала:

- Ванюша, где ты? Ты у меня один остался, отзовись!

Проснулся в холодном поту: мать ждет его. Раз не умер в первое время, значит - суждено выжить. А вдруг случится чудо, и его мучения закончатся?

К зиме их перевели в другой лагерь, в Германию. Условия были еще хуже, над ними издевались сознательно, чтоб умирали побыстрей. Зимой их выгоняли на работу. Как-то загнали в ледяную воду и держали несколько часов, пока люди не начали падать. После такой ледяной купели Иван почти не чувствовал ног. Однажды, когда они копали траншею, неподалеку услышал родную кубанскую речь и до боли знакомый голос. Не веря ушам, Иван всмотрелся в говорящего - изможденного, заросшего щетиной человека, в котором невозможно было узнать друга детства. С трудом ворочая языком, пересохшим от жажды, спросил:

- Федя, це ты?

Тот поднял глаза, посмотрел вокруг и вдруг узнал глаза:

– Ваня, ты?

Они побоялись обняться. Стояли рядом, не веря в чудо. Федя Филько, лучший друг детства. Перед призывом расстались и потеряли друг друга из виду. Вдвоем все невзгоды переносились легче. Если один не мог подняться, другой подставлял свое плечо. Только ночью, урвав кусок сна, они делились воспоминаниями:

- Ты знаешь, Федя, я последний год служил под Киевом. И меня за хорошую службу направили в Киевское артиллерийское училище. В конце июня мы должны были выпускаться, а тут война. Киев бомбят. Нам вручили документы - и на фронт! Едем в вагоне, никто ничего не знает. Войска отступают, кругом паника. Вдруг началась бомбежка. Взрывы, крики, стоны. Выскочили, кто в чем, без вещей, без оружия. Куда идти – никто не знает. Группами собрались в лесу. Один капитан взял на себя командование: как стемнеет, будем прорываться к своим. Но ночи не дождались. Прямо на нас поперли немецкие танки. Много народу полегло. Когда выбежали из леса, поняли, что окружены. Что мы могли голыми руками против танков?

Федору тоже хотелось облегчить душу. Его первый день войны застал под Минском, почти на границе. Выжил чудом. Растревоженные воспоминаниями, они уснули под утро.

Весной, когда их гнали на работу, Иван узнал еще одного земляка по фамилии Кущ. Вместе они парубковали, а теперь их дороги пересеклись здесь. Тот разговаривал с немцами на равных, у него было оружие. Они встретились глазами. Улучив минутку, Иван попросил хоть кусочек хлеба. Но тот сделал вид, что не узнал.

По ту сторону колючей проволоки Иван не раз замечал молодую женщину, а один раз она окликнула его на украинской мове. Звали ее Марией, их с сестрой угнали в Германию, и она работала у бауэра. Теперь, возвращаясь в лагерь, он старался держаться поближе к решетке, а Мария иногда просовывала ему кусок хлеба или картофелину. Как-то она обмолвилась, что ее хозяину разрешили на сезон взять рабочих.

- Скажи ему, что я твой брат, пусть возьмет нас с товарищем на работу.

Девушка выполнила просьбу. Хозяин приехал на телеге и взял нескольких пленных, в том числе и двух друзей. Для них это был шанс выжить. Мария для рабочих варила украинский борщ. Девушка стала для староминского хлопца самым близким человеком. Но осенью, когда сезон закончился, хозяин снова отвез их в лагерь. Растерянная хохлушка успела сообщить Ивану, что у них будет ребенок.

Дальнейшие события развивались стремительно.

С приходом американцев вблизи лагеря раздавалась канонада. Фашисты пытались замести следы преступлений, уничтожить большую часть пленных. Обреченные, изможденные люди, понимая, что это конец, ночью перерезали проволоку и бежали из лагеря. Федор и Иван были в их числе.

Далеко убежать в чужой стране они не могли. Вынуждены были спрятаться в люке с водосточной трубой. Пару суток просидели там, а потом вылезли. От голода и холода мутился рассудок, но им уже было все равно, что их ждет. Наверху их встретили американцы. Их допросили с переводчиком, предложили поехать на жительство в Америку. Но кубанцы жаждали мести за все мучения, которые им довелось вынести в фашистском плену. Да к тому же дома их ждали родные, а жизнью на чужбине они были сыты по горло.